Заебали "Отверженные" в целом и бесконечные Жавер/Вальжан в частности.
Куда не сунься, всюду блять, эти ебучие КЭН Ю ХИР ЗЕ ПИПЛ СИНГ ЭМПТИ ЧЕРС ДУ НОТ ФОРГЕТ МАЙ НЕЙМ УНЫЛАЯ РОЖА ДЖЕКМАНА ЕБАЛО КРОУЛИ ЗЕ КОЛОР ОФ ДЕСАЙР ЕБАТЬ МЕНЯ ФРАНЦУЗСКИМ ФЛАГОМ КОГДА ВСЁ ЭТО КОНЧИТСЯ
Да анона так Шерлок, Локи, Трандуил на алёшеньке и ашот с дауном из Тин Вулфа, вместе взятые, не заёбывали, как вся эта свистопляска вокруг откровенно посредственного мюзикла
Куда не сунься, всюду блять, эти ебучие КЭН Ю ХИР ЗЕ ПИПЛ СИНГ ЭМПТИ ЧЕРС ДУ НОТ ФОРГЕТ МАЙ НЕЙМ УНЫЛАЯ РОЖА ДЖЕКМАНА ЕБАЛО КРОУЛИ ЗЕ КОЛОР ОФ ДЕСАЙР ЕБАТЬ МЕНЯ ФРАНЦУЗСКИМ ФЛАГОМ КОГДА ВСЁ ЭТО КОНЧИТСЯ
Да анона так Шерлок, Локи, Трандуил на алёшеньке и ашот с дауном из Тин Вулфа, вместе взятые, не заёбывали, как вся эта свистопляска вокруг откровенно посредственного мюзикла
Предыдущие темы: 1-100 , ... , 110, 111, 112, 113, 114.
Вопрос: робеспьер:
1. прав | 15 | (7.98%) | |
2. неправ | 14 | (7.45%) | |
3. официально прав | 18 | (9.57%) | |
4. не прав, но всиравно котичек | 20 | (10.64%) | |
5. прав, но всиравно мудила | 19 | (10.11%) | |
6. все бы так поступили! | 15 | (7.98%) | |
7. кроме сен-жюста | 15 | (7.98%) | |
8. тогда уж демулена | 12 | (6.38%) | |
9. да хоть дантона | 11 | (5.85%) | |
10. КАКОЕ ЭТО НАСЛАЖДЕНИЕ — ТЕРРООООР | 49 | (26.06%) | |
Всего: | 188 Всего проголосовало: 80 |
гюго был бы хорош в жанре ужасы, у него дар нагнетать обстановку, потом походя сообщать что-то вроде
Между 1825 и 1830 годом три из них сошли с ума. и оставлять
жертвучитателя рефлексировать.сссссска
а идеи не стоят на месте
золотой багет тому, кто сможет всунуть это в еще один 6й по счету реквест
В этом монастыре надо по крайней мере два года, а иногда даже четыре, пробыть в белицах и четыре года послушницей. Очень редко кто принимает большой постриг ранее двадцати трех – двадцати четырех лет. Бернардинки-бенедиктинки из конгрегации Мартина Верга не допускают в свой орден вдов.
В своих кельях они разнообразными, неведомыми способами предаются умерщвлению плоти, о чем никогда не должны говорить.
В тот день, когда послушница принимает схиму, она облачается в свой лучший наряд, голову ей убирают белыми розами, помадят волосы, завивают их; затем она простирается ниц; на нее набрасывают большое черное покрывало и поют над ней отходную. После этого монахини разделяются на два ряда: один, проходя мимо нее, печально поет: «Наша сестра умерла», а другой отвечает ликующе: «Жива во Иисусе Христе!»
В описываемую нами эпоху при монастыре существовал закрытый пансион. Воспитанницы этого пансиона были в большинстве девушки благородного происхождения и почти все богатые; среди них находились девицы Сент-Олер, Белиссен и одна англичанка, носившая знатную католическую фамилию Тальбот. Этим молодым девушкам, воспитываемым монахинями в четырех стенах, прививалось отвращение к миру и к светским интересам. Одна из них как-то сказала нам: «При виде мостовой я содрогалась с головы до ног». Они носили голубые платья и белые чепчики, на груди у них приколото было изображение святого духа из золоченого серебра или меди. По большим праздникам, в особенности в день св. Марты, им разрешали в знак высокой милости величайшее счастье – облачаться в монашескую одежду и в продолжение целого дня выстаивать церковные службы и совершать обряды по уставу св. Бенедикта. Вначале монахини ссужали их своими черными рясами. Но это показалось нечестивым и было настоятельницей запрещено. Такое заимствование одеяния разрешали только послушницам. Интересно отметить, что исполнение роли монахинь, допускаемое и поощряемое в монастыре, несомненно, с тайной целью вербовать новообращенных и вызывать в этих детях некое влечение к монашеской жизни, доставляло воспитанницам настоящее удовольствие и душевный отдых. Они просто-напросто забавлялись. Это было ново, это развлекало их. Наивная детская забава бессильна, однако, убедить нас, мирян, в том, что держать в руках кропильницу и часами стоять перед налоем, самозабвенно распевая псалмы, – высочайшее блаженство.
Воспитанницы исполняли все монастырские правила, за исключением умерщвления плоти. Нередко молодые женщины по выходе из монастыря и будучи уже несколько лет замужем не могли отвыкнуть от того, чтобы не проговорить поспешно «Во веки веков!» всякий раз, когда постучатся к ним в дверь. Как и монахини, воспитанницы виделись с родными только в приемной. Даже матери и те не имели права целовать их. Вот образец подобной строгости. Как-то одну воспитанницу посетила ее мать в сопровождении трехлетней дочери. Воспитанница плакала, ей очень хотелось обнять свою сестренку. Нельзя. Она умоляла позволить девочке хотя бы просунуть ручку сквозь прутья решетки, чтобы она могла ее поцеловать. Но и в этом ей было отказано, и почти с возмущением.
приноси по вечерам, вечером здесь людей больше, обсуждать хоть есть кому.
в нашем несовершенном мире нестандартную гендерную идентичность относят к психическим расстройствам, которые способны влиять на навык вождения, вестимо
Мне особенно понравилось, что теперь можно управлять машиной без ног или без одного глаза. Я не имею ничего против создания доступной среды для инвалидов, но это уж слишком, ИМХО.
некоторые водят так, будто у них нет вовсе ничего, кроме рук и места, откуда они растут
там что-то сказано, что у одноглазых в машине какая-то акустическая система должна быть. интересно, сколько она стоит.
Смотришь себе титаник (впервые причем!) все понятно, печалька и БАЦ! мысль: как много тут жаверов!
простите.
o_O
я тут не догнал чет
может, тут суть в том, что они все тонут?
но я тоже не догнал.
а блин. наверное, это X)
и тут анон вспомнил любящих мам с их «мы покакали».
на таком благоуханном фоне желтые зубки становятся всего лишь забавной деталью.
и в этом окружении растут маленькие девочки, не могут обнять маму и играют в монашек. крипота.
Как же от них воняло-то учитывая, что у некоторых ещё и менопауза не наступила
А вообще, вот зачем всё это, а? Ладно аскетизм, это ещё ясно, но самобичевание во всех его проявлениях— ЗАЧЕМ? По идее, Б-г ведь создал и тело человеческое, не только душу, соответственно, тело это надо бы поберечь, разве это не логично? И откуда появлялись желающие уйти в монастырь? Сильно нагрешившие, с комплексом вины?
А ты представь, анон, как воняло от испанской королевы Изабеллы Кастильской, которая, по её собственному признанию, за всю жизнь мылась дважды - во время крещения (если это можно назвать мытьём) и перед свадьбой...
Умерщвление греховной плоти было христианским идеалом с первых веков существования этой религии.
Анон, такое было время. И такой период был в католичестве.
Под усмирением плоти в Средние века (много где и в гораздо больших масштабах) и порой в Новое время (уже гораздо реже, лишь в отдельных монастырях типа вот этого) понималось её умерщвление. Понятие "аскетизм" у многих было примерно таким. "Ты чистишь зубы = заботишься о теле = для тебя важно телесное = твоя плоть подчиняет тебя".
А так согласен с тобой, меня тоже поражают некоторые из порядков прошлого.
Аскетизм - да, можно. Но аскетизм должен включать и содержание своего тела в чистоте, блин.
и в этом окружении растут маленькие девочки
Девочек особенно жалко, да. Юные невинные существа, которым вбивают подобное.
Ребят.
Всё Средневековье в о н я л о. Воняли в с е. Люди почти не мылись, помои выливали на улицы.
читайте "Парфюмера"
Краем уха когда-то слышала, что если женщина умирала при родах, а ребёнок выживал, он был обязан, повзрослев, уйти в монастырь, чтобы молиться о душе матери (т.к. подразумевалось, что она умерла без покаяния). Боюсь соврать, но подобные случаи вроде бы имели место ещё в 19 веке.
могли уходить в монастырь отмаливать грехи родственников, особенно если кто умер скоропостижно.
младшие дети, внебрачные дети (см. "монахиню" дидро), страшненькие женщины (см. почему козетту взяли в пансион), по обету родителей, бесприданницы, просто бедные, с травмой на всю психику, реально религиозные или с виной...
просто не хочется за себя отвечать, а хочется вверить свое благополучие непререкаемым авторитетам.Понятно, но нелогично. Вот в средневековье же вроде куча богословов было, нужели никто не выдвигал идею, что от этого никакой пользы, кроме вреда?
Всё Средневековье в о н я л о.
И это реально пугает.
он был обязан, повзрослев, уйти в монастырь, чтобы молиться о душе матери
могли уходить в монастырь отмаливать грехи родственников, особенно если кто умер скоропостижно.
Ясно, спасибо, не знала
младшие дети,страшненькие женщины ,бесприданницы,просто бедные
Т. е., как аналог попыток как-то устроится в жизни, не имея начального капитала. Чтож, учитывая, как тогда с этим было туго, даже логично.
по обету родителей
Вот жеж надо своих детей не любить. Не-не-не. я понимаю, что это, возможно, делалось с лучшими побуждениями, в духе "зато деточка спасётся", но это ж даже девиантно как-то.
внебрачные дети (см. "монахиню" дидро)
спасибо, посмотрю)
просто не хочется за себя отвечать, а хочется вверить свое благополучие непререкаемым авторитетам.
Ну да, в этом вся суть религии.
сейчас куча умных людей говорит ещё более умные вещи, и всё равно находятся любители отхлестать себя плёточкой за грехи, поститься до голодных обмороков и отказываться от лечения, потому что раз бог послал мне болезнь, значит, ему угодно, чтобы я был болен!!1расрас
когда вообще религия уживалась со здравым смыслом.
И всё же эти молодые девушки оставили множество очаровательных воспоминаний о себе в суровой обители.
В определённые часы монастырь словно начинал искриться детским весельем. Звонили к рекреации. Одна из дверей поворачивалась на своих петлях. Птицы щебетали: «Чудесно! А вот и дети!» Поток юности заливал сад, выкроенный крестом, точно саван. Сияющие личики, белые лобики, невинные глазки, блещущие радостным светом, – все краски утренней зари расцветали повсюду в этом мраке. После псалмопений, колоколов, благовеста, похоронного звона, богослужений внезапно раздавался шум, более нежный, чем гуденье пчёлок, – то шумели маленькие девочки! Распахивался улей веселья, и каждая несла в него свой мёд. Играли, перекликались, собирались кучками, бегали; в уголках стрекотали прелестные белозубые ротики; чёрные рясы издали надзирали за смехом, тени наблюдали за солнечными лучами. Ну и пусть себе! Кругом всё лучилось и всё смеялось. На долю этих мрачных стен тоже выпадали свои ослепительные минуты. Они присутствовали при этом кружении пчелиного роя, как бы слегка посветлев от бьющей ключом радости. Точно дождь розовых лепестков проливался над этим трауром. Девочки резвились под оком монахинь: взор праведных не смущает невинных. Благодаря этим детям в веренице строгих часов был час простодушного веселья. Младшие прыгали, старшие плясали. Небесной чистотой веяло от этих ребяческих игр. Нет очаровательнее и величественнее зрелища свежих, распускающихся душ. Гомер вместе с Перро охотно пришли бы похохотать сюда, в этот мрачный сад, где царили юность, здоровье, шум, крики, беспечность, радость и счастье, способные развеселить всех прабабок – из эпопеи и побасенок, из дворцов и хижин, начиная с Гекубы и кончая бабусей стародавних сказок.
В этой обители, быть может чаще, чем где бы то ни было, слышались те детские «словечки», в которых так много очарования и которые заставляют нас задумчиво улыбаться. Именно в этих четырёх мрачных стенах однажды пятилетний ребёнок воскликнул: «Матушка, одна старшая только что сказала, что мне осталось пробыть здесь только девять лет и десять месяцев. Какое счастье!» Здесь же произошёл следующий памятный разговор:
Мать-изборщица. Что ты плачешь, дитя моё?
Ребёнок (шести лет, рыдая). Я сказала Алисе, что знаю урок по истории Франции. А она говорит, что я не знаю, когда я знаю!
Алиса (старшая, девяти лет). Нет, не знает.
Мать-изборщица. Как же так, дитя моё?
Алиса. Она велела мне открыть книгу где попало и задать ей оттуда какой-нибудь вопрос и сказала, что ответит на него.
– Ну и что же?
– И не ответила.
– Постой! А о чём ты её спросила?
– Я открыла книгу где попало, как она сама велела, и задала ей первый вопрос, который увидела.
– И какой это был вопрос?
– А вот какой: Что же произошло потом?
Там же было сделано глубокомысленное замечание по поводу довольно прожорливого попугая, принадлежавшего одной монастырской постоялице:
«Ну не милашка ли? Она склёвывает верх тартинки, словно настоящий человек!»
Это там на одной из монастырских плит найдена была следующая исповедь, заранее записанная для памяти семилетней грешницей:
«Отец мой, я грешна в скупости.
Отец мой, я грешна в прелюбодеянии.
Отец мой, я грешна в том, что смотрела на мужчин».
Это там, на дерновой скамейке сада, маленький розовый ротик шестилетней девочки пролепетал сказку, которой внимало голубоглазое дитя лет четырёх или пяти:
«Жили-были три петушка, у них была своя страна, где росло много-много цветов. Они сорвали цветики и спрятали их в свой кармашек. А потом сорвали листики и спрятали их в игрушки. В стране жил волк; и там был большой лес; и волк жил в лесу; и он съел петушков».
А вот и другое произведение:
«Раз как ударят палкой!
Это Полишинель дал по голове кошке.
Ей от этого было совсем не приятно, а только больно.
Тогда одна дама посадила Полишинеля в тюрьму».
Там же бездомная девочка-найдёныш, которую воспитывали в монастыре из милости, произнесла трогательные, раздирающие душу слова. Она слышала, как другие девочки говорили о своих матерях, и прошептала, сидя в своём углу:
«А когда я родилась, моей мамы со мной не было!»
В монастыре жила толстая сестра-привратница, которая постоянно куда-то спешила по коридорам со связкой ключей. Звали её сестра Агата. Старшие – то есть те, которым было больше десяти лет, прозвали её «Агата-ключ».
Трапезная, большая продолговатая четырёхугольная комната, получала свет лишь из крытой, с резными арками, галереи, находившейся на одном уровне с садом. Это была сумрачная комната, сырая и, как говорили дети, полная зверей. Все близлежащие помещения наградили её своей долей насекомых. Каждому углу трапезной воспитанницы дали своё выразительное название. Был угол Пауков, угол Гусениц, угол Мокриц и угол Сверчков. Угол Сверчков был рядом с кухней, и его особо почитали. Там было всего теплее. От трапезной эти прозвища перешли к пансиону, и по ним различали, как некогда в коллеже Мазарини, четыре землячества. Каждая воспитанница принадлежала к одному из этих четырёх землячеств, в зависимости от того, в каком углу она сидела за трапезой. Однажды архиепископ во время своего пастырского посещения монастыря заметил входящую в класс хорошенькую румяную девочку с великолепными белокурыми волосами; он спросил у другой воспитанницы, очаровательной брюнеточки со свежими щёчками, стоявшей возле него:
– Кто эта девочка?
– Это паук, ваше высокопреосвященство.
– Вот оно что! А вон та, другая?
– Сверчок.
– А эта?
– Гусеница.
– Неужели? Ну, а ты?
– А я мокрица, ваше высокопреосвященство.
У каждого такого закрытого пансиона есть свои особенности. В начале этого столетия Экуан был одним из тех суровых и почти торжественных мест, где в уединении протекало детство молодых девушек. Для крестного хода в день св. причастия в Экуане их делили на «дев» и на «цветочниц». Там были также «балдахинщицы» и «кадильщицы»; первые несли кисти от балдахина, а вторые кадили, шествуя перед чашей со святыми дарами. Цветы, разумеется, несли «цветочницы». Впереди выступали четыре «девы». Утром этого торжественного дня нередко можно было слышать в спальной такой вопрос:
– А кто у нас дева?
Госпожа Кампан приводит следующие слова одной «младшей», семилетней воспитанницы, обращённые к «старшей», шестнадцати лет, возглавлявшей процессию, тогда как младшая шла в хвосте: «Так ты же дева, а я нет».
фе