Заебали "Отверженные" в целом и бесконечные Жавер/Вальжан в частности.
Куда не сунься, всюду блять, эти ебучие КЭН Ю ХИР ЗЕ ПИПЛ СИНГ ЭМПТИ ЧЕРС ДУ НОТ ФОРГЕТ МАЙ НЕЙМ УНЫЛАЯ РОЖА ДЖЕКМАНА ЕБАЛО КРОУЛИ ЗЕ КОЛОР ОФ ДЕСАЙР ЕБАТЬ МЕНЯ ФРАНЦУЗСКИМ ФЛАГОМ КОГДА ВСЁ ЭТО КОНЧИТСЯ
Да анона так Шерлок, Локи, Трандуил на алёшеньке и ашот с дауном из Тин Вулфа, вместе взятые, не заёбывали, как вся эта свистопляска вокруг откровенно посредственного мюзикла
Куда не сунься, всюду блять, эти ебучие КЭН Ю ХИР ЗЕ ПИПЛ СИНГ ЭМПТИ ЧЕРС ДУ НОТ ФОРГЕТ МАЙ НЕЙМ УНЫЛАЯ РОЖА ДЖЕКМАНА ЕБАЛО КРОУЛИ ЗЕ КОЛОР ОФ ДЕСАЙР ЕБАТЬ МЕНЯ ФРАНЦУЗСКИМ ФЛАГОМ КОГДА ВСЁ ЭТО КОНЧИТСЯ
Да анона так Шерлок, Локи, Трандуил на алёшеньке и ашот с дауном из Тин Вулфа, вместе взятые, не заёбывали, как вся эта свистопляска вокруг откровенно посредственного мюзикла
Предыдущие темы: 1-100, ..., 108, 109, 110, 111, 112.
Вопрос: в ситуации с Фантиной Жавер:
| 1. прав | 7 | (3.26%) | |
| 2. неправ | 29 | (13.49%) | |
| 3. официально прав | 17 | (7.91%) | |
| 4. прав, но всиравно мудила | 21 | (9.77%) | |
| 5. не прав, но всиравно котичек. | 19 | (8.84%) | |
| 6. все бы так поступили! | 12 | (5.58%) | |
| 7. кроме жвж | 24 | (11.16%) | |
| 8. там все мудилы | 35 | (16.28%) | |
| 9. кроме жвж | 27 | (12.56%) | |
| 10. КАКОЕ ЭТО НАСЛАЖДЕНИЕ ДУШЫЫЫЫТЬ | 24 | (11.16%) | |
| Всего: | 215 Всего проголосовало: 84 |
||
-
-
31.10.2014 в 03:51фандом мне нынче не нравится.
-
-
31.10.2014 в 05:55умер в 1832, конечно.
-
-
31.10.2014 в 09:21и не только у жавера
-
-
31.10.2014 в 14:24-
-
31.10.2014 в 14:43-
-
31.10.2014 в 15:06-
-
31.10.2014 в 15:12-
-
31.10.2014 в 15:17большое, но красивое
-
-
31.10.2014 в 15:17-
-
31.10.2014 в 15:22источник плз?
-
-
31.10.2014 в 15:24Да запросто)
blakez.deviantart.com/
-
-
31.10.2014 в 15:52-
-
31.10.2014 в 17:14-
-
31.10.2014 в 17:16-
-
31.10.2014 в 17:26Вот был бы фильм, плак
-
-
31.10.2014 в 17:26– Господин Мадлен!
Это и в самом деле был он. Лампа на столе секретаря освещала его лицо. Шляпу он держал в руке, в его одежде не было заметно ни малейшего беспорядка, редингот его был тщательно застёгнут. Он был очень бледен и слегка дрожал. Волосы его, которые к моменту приезда в Аррас только начинали седеть, были теперь совсем белые. Они побелели за тот час, что он находился здесь.
Все головы обратились в его сторону. Впечатление было неописуемое. В первую минуту присутствовавшие не поняли, что происходит. Голос прозвучал такой мукой, но человек, выступивший вперёд, казался таким спокойным, что сначала все были в недоумении. Все спрашивали себя, кто это крикнул. Никто не мог поверить, чтобы этот страшный возглас мог вырваться из груди этого тихого человека.
Однако неуверенность длилась лишь несколько мгновений. Не успели председатель и товарищ прокурора вымолвить слово, не успели жандармы и служители двинуться с места, как человек, которого в эту минуту все называли ещё господином Мадленом, подошёл к свидетелям Кошпайлю, Бреве и Шенильдьё.
– Вы не узнаёте меня? – спросил он.
Все трое остолбенели от изумления и только отрицательно покачали головой. Кошпайль, оробев, отдал честь по-военному. Повернувшись к присяжным и к судьям, г-н Мадлен кротко сказал им:
– Господа присяжные, прикажите освободить подсудимого. Господин председатель, прикажите арестовать меня. Человек, которого вы ищете, не он, а я. Я – Жан Вальжан.
Все замерли. Поднявшийся было ропот изумления сменился гробовым молчанием. В зале ощущался тот почти благоговейный трепет, какой охватывает толпу, когда у неё на глазах совершается нечто великое.
Лицо председателя выразило печаль и сочувствие; он обменялся с товарищем прокурора быстрым взглядом и шёпотом сказал несколько слов заседателям. Затем он обратился к публике и спросил тоном, который поняли все:
– Нет ли здесь врача?
Потом заговорил товарищ прокурора.
– Господа присяжные, – сказал он, – необычный и непредвиденный случай, взволновавший всех присутствующих, внушает нам, так же как и вам, лишь одно чувство, называть которое нет надобности. Все вы знаете, хотя бы понаслышке, достопочтенного господина Мадлена, мэра Монрёйля-Приморского. Если в зале присутствует врач, мы присоединяемся к просьбе господина председателя оказать помощь господину Мадлену и проводить его домой.
Господин Мадлен не дал товарищу прокурора договорить. Он прервал его мягким, но не допускающим возражений тоном. Вот подлинные слова, которые он произнёс, – слова, которые были записаны одним из свидетелей этой сцены немедленно после судебного заседания и которые до сих пор звучат в ушах тех, кто их слышал, хотя это было около сорока лет назад.
– Благодарю вас, господин товарищ прокурора, но я в здравом уме. Сейчас вы убедитесь в этом. Вы чуть было не совершили большую ошибку. Отпустите на свободу этого человека, я выполняю свой долг, несчастный осуждённый – это я. Я единственный человек, кому ясно всё то, что происходит здесь, и я говорю вам правду. То, что я делаю в эту минуту, видит всевышний, и этого для меня довольно. Можете меня арестовать, я здесь. А ведь я старался делать всё, что было в моих силах. Я укрылся под вымышленным именем; я разбогател, стал мэром, я хотел вернуться в среду честных людей. Видимо, это невозможно. Есть многое, о чём я не могу говорить сейчас, я не собираюсь рассказывать вам свою жизнь; когда-нибудь о ней узнают. Я обокрал монсеньора епископа – это правда; я обокрал Малыша Жерве – это правда. Вам сказали, что Жан Вальжан был опасным негодяем, – и сказали не напрасно. Но, быть может, не он один виноват в этом. Послушайте, господа судьи, человек, так низко павший, как я, не имеет права укорять провидение или давать советы обществу; но, видите ли, позорное существование, из которого я пробовал выбраться, губительно само по себе. Каторга создаёт каторжника. Вдумайтесь в это, прошу вас. До галер я был бедным крестьянином, очень неразвитым, почти совсем тёмным; каторга переделала меня. Я был тупым – я стал злым; я был поленом – я стал раскалённой головнёй. Впоследствии снисходительность и доброта спасли меня, подобно тому как суровость погубила раньше. Но, простите, вы ведь не можете понять всего того, о чём я говорю с вами. Дома у меня, в камине, в куче золы вы найдёте монету в сорок су, которую я украл у Малыша Жерве семь лет назад. Больше мне нечего добавить. Арестуйте меня. О боже! Господин помощник прокурора качает головой, вы говорите: «Господин Мадлен сошёл с ума». Вы не верите мне! Как это мучительно! Но по крайней мере не осуждайте этого человека! Как? Эти люди не узнают меня? Хотел бы я, чтобы здесь был Жавер. Вот кто узнал бы меня сразу!
Невозможно передать оттенок добродушной и безнадёжной грусти, прозвучавшей в этих словах.
Он обернулся к трём каторжникам:
– А вот я вас сразу узнал! Бреве! Помните ли вы…
Он запнулся, с минуту молчал, колеблясь, потом сказал:
– Помнишь ли ты вязаные подтяжки шашками, которые ты носил на каторге?
Бреве вздрогнул от удивления и испуганно осмотрел говорившего с головы до ног. Тот продолжал:
– Шенильдьё или Шельмадьё, как ты называешь себя, у тебя сожжено всё правое плечо, потому что как-то раз ты прислонился плечом к жаровне с раскалёнными углями, чтобы уничтожить три буквы: П.К.Р.29. Однако они видны до сих пор. Отвечай, правда это?
– Правда, – ответил Шенильдьё.
Он обратился к Кошпайлю:
– Кошпайль, на сгибе левой руки у тебя выжжена порохом синяя надпись. Это дата высадки императора в Канне, первое марта тысяча восемьсот пятнадцатого года. Засучи рукав.
Кошпайль засучил рукав, все взгляды устремились на его обнажённую руку. Жандарм ближе поднёс лампу; дата была видна.
Несчастный человек обернулся к публике и к судьям с улыбкой, которую все, видевшие её, до сих пор не могут вспомнить без содрогания.
То была улыбка торжества, то была также улыбка отчаянья.
– Теперь вы видите, что я Жан Вальжан, – сказал он.
В этом зале не было больше ни судей, ни обвинителей, ни жандармов; здесь были только напряжённые взгляды, растроганные сердца. Ни один человек не помнил о той роли, которую ему надлежало играть; товарищ прокурора забыл, что он здесь для того, чтобы обвинять, председатель – что он здесь для того, чтобы председательствовать, защитник – что он здесь для того, чтобы защищать. Поразительная вещь: ни один вопрос не был задан, ни один из представителей власти не вмешался. Особенность возвышенных зрелищ состоит в том, что они захватывают все души и всех свидетелей превращают в зрителей. Никто, быть может, не отдавал себе отчёта в своих чувствах; никто, конечно, не понимал, что перед ним сияет свет великой души; но все чувствовали себя внутренне ослеплёнными.
Теперь уже не было сомнений в том, что перед судом стоял настоящий Жан Вальжан. Это было ясно как день.
Его появление немедленно рассеяло мрак, окутывавший дело ещё несколько минут назад. Никакие объяснения были уже не нужны, все присутствовавшие, словно пронзённые электрической искрой, словно по наитию, поняли сразу и с первого взгляда простую, но изумительную историю человека, который пришёл донести на себя, чтобы другой человек не был осуждён вместо него. Подробности, колебания, мелкие трудности, могущие возникнуть, потонули во всепоглощающем сиянии этого поступка.
Это впечатление длилось недолго, но в то мгновение оно было неотразимо.
– Я не хочу больше нарушать порядок судебного заседания, – продолжал Жан Вальжан. – Никто не задерживает меня, и я ухожу. У меня ещё много дела. Господин товарищ прокурора знает, кто я, знает, куда я еду, и может арестовать меня, когда ему будет угодно.
Он направился к выходу. Ни один голос не раздался ему вслед, ни одна рука не поднялась, чтобы ему помешать. Толпа расступилась, давая ему дорогу. В эту минуту в нём было что-то божественное, что-то такое, благодаря чему тысячи людей почтительно расступаются перед одним человеком. Он медленно прошёл сквозь толпу. Неизвестно, кто отворил ему дверь, но достоверно одно – что она распахнулась перед ним, когда он подошёл к ней. На пороге он обернулся и сказал:
– Господин товарищ прокурора, я в вашем распоряжении.
Затем он обернулся к публике:
– Вы все – все, кто находится здесь, – наверное, считаете меня достойным сожаления, не так ли? Боже мой! А я, когда подумаю о том, чего я чуть было не сделал, считаю себя достойным зависти. И всё-таки я предпочёл бы, чтобы всего этого не случилось.
Он вышел, и дверь затворилась за ним так же, как и отворилась, ибо тот, кто совершает высокие деяния, может быть уверен в том, что в толпе всегда найдутся люди, готовые ему услужить.
Менее чем через час вердикт присяжных снял всякое обвинение с лица, именуемого Шанматьё, и Шанматьё, немедленно выпущенный на свободу, ушёл поражённый, решив, что все сошли с ума, и ничего не понимая во всём этом бреде.
-
-
31.10.2014 в 17:28интересно, на жавере бы сработало, или он настолько твердолобый?
-
-
31.10.2014 в 17:29-
-
31.10.2014 в 17:33анон, молю, сообщи танкисту, как называется! картинка покорила *о*
-
-
31.10.2014 в 17:38-
-
31.10.2014 в 18:14э? адаптация к изменению ситуации - твердолобость? чувак, да ты серьезен штоле.
-
-
31.10.2014 в 18:16спасибо :з
-
-
31.10.2014 в 18:19-
-
31.10.2014 в 18:26ты щас о чём вообще.
-
-
31.10.2014 в 18:26Анон, ну что ж ты хочешь, это ж ПРОСТЫЕ ОБЫВАТЕЛИ.
-
-
31.10.2014 в 18:32хотела сказать "ну прикинь, твой мэр каминаутнется как бывший уголовник, ты за него подпишешь?", но у нас это никого и ен удивит, пожалуй. -_-
-
-
31.10.2014 в 18:50но то мы, народ ушлый и невпечатлительный, а там всех смотри как проперло. всепоглощающее сияние, все дела. могли бы уж жопу приподнять ради такого дела.
-
-
31.10.2014 в 19:02Может, не могли повлиять?
И на "Орионе" не могли. Инертное такое восхищение.хотела сказать "ну прикинь, твой мэр каминаутнется как бывший уголовник, ты за него подпишешь?", но у нас это никого и ен удивит, пожалуй. -_-
Не бывший уголовник, а несправедливо пострадавший, выбравшийся из низов, безупречной честности человек, пожертвовавший репутацией ради неведомо кого! Только нужен кто-то, готовый раскопать все факты, чтобы осветить другую сторону, Вальжан сам ни за что не скажет.
-
-
31.10.2014 в 19:06Жавер!
чтобы осветить другую сторону
а нет, не Жавер...
-
-
31.10.2014 в 19:11А ведь мог бы, раз знал про семью ЖВж, и мэра в уголовном шкафу оставить, и Шанматье (офигеть, он Шанматьё) спасти, и М-сюр-М процветания не лишить. Такой поворот пролетает, эх.