Мизераблеправда-113

[Замдежурного]

Заебали "Отверженные" в целом и бесконечные Жавер/Вальжан в частности.
Куда не сунься, всюду блять, эти ебучие КЭН Ю ХИР ЗЕ ПИПЛ СИНГ ЭМПТИ ЧЕРС ДУ НОТ ФОРГЕТ МАЙ НЕЙМ УНЫЛАЯ РОЖА ДЖЕКМАНА ЕБАЛО КРОУЛИ ЗЕ КОЛОР ОФ ДЕСАЙР ЕБАТЬ МЕНЯ ФРАНЦУЗСКИМ ФЛАГОМ КОГДА ВСЁ ЭТО КОНЧИТСЯ
Да анона так Шерлок, Локи, Трандуил на алёшеньке и ашот с дауном из Тин Вулфа, вместе взятые, не заёбывали, как вся эта свистопляска вокруг откровенно посредственного мюзикла

рисовалка | сообщества |

прошлые фб

зфб-13 | фб-13 | зфб-14 | фб-14

Предыдущие темы:

1-100

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 4849, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 24601,

...

101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112.

Вопрос: в ситуации с Фантиной Жавер:

1. прав		7	(3.26%)
2. неправ		29	(13.49%)
3. официально прав		17	(7.91%)
4. прав, но всиравно мудила		21	(9.77%)
5. не прав, но всиравно котичек.		19	(8.84%)
6. все бы так поступили!		12	(5.58%)
7. кроме жвж		24	(11.16%)
8. там все мудилы		35	(16.28%)
9. кроме жвж		27	(12.56%)
10. КАКОЕ ЭТО НАСЛАЖДЕНИЕ ДУШЫЫЫЫТЬ		24	(11.16%)
Всего:		215 Всего проголосовало: 84

@темы: мизераблеправда

Comments

[Гость]

Хедканон: каторжники увидели, что Фошлеван не ЖВж, но решили его опознать, чтобы настоящий ЖВж по-прежнему был на свободе. Каторжное братство. У меня странные хедканоны. :/

[Гость]

вот интересно, неужели малыш жерве пошел в полицию? или он пожаловался в Дине кому-нибудь на злого дядьку, отнявшего красивую монетку, и все Сразу Поняли, что это тот самый каторжник?

[Гость]

Господин Баматабуа был в числе присяжных.

и из одной фразы все про суд ясно

[Гость]

вот интересно, неужели малыш жерве пошел в полицию? или он пожаловался в Дине кому-нибудь на злого дядьку, отнявшего красивую монетку, и все Сразу Поняли, что это тот самый каторжник?

Епископу. Или во Франции один каторжник на все преступления и один полицейский. Наверное, пошёл, раз официально нашли преступника. Но как-то странно, что слово мелочи-савояра приняли всерьёз. Неплохо, но странно.

[Гость]

и все Сразу Поняли, что это тот самый каторжник?
ну дык. в дине же все исключительно благонравные, они бы никогда. а тут как раз приходил злой жвж, перепугал добропорядочных граждан, даже собаку из конуры хотел выгнать. кто ж ещё, если не он.

[Гость]

Епископу

епископа бы удар хватил — самое короткое спасение в его жизни.

[Гость]

Защитник произнёс неплохую речь, пользуясь тем провинциальным языком, который в течение долгого времени считался образцом судебного красноречия и когда-то употреблялся не только где-нибудь в Роморантене или в Монбризоне, но и в Париже, а ныне, став классическим, сделался достоянием лишь официальных представителей правосудия, которых он привлекает своей торжественной звучностью и напыщенностью. На этом языке муж именуется супругом, а жена супругой. Париж – средоточием искусств и цивилизации, король – монархом, монсеньор епископ – святым прелатом, помощник прокурора – красноречивым представителем обвинения, защитительная речь – словесами, коим мы только что внимали, век Людовика XIV – великим веком, театр – храмом Мельпомены, царствующая фамилия – августейшей нашей династией, концерт – музыкальным празднеством, начальник военного округа – доблестным воином, который и пр., воспитанники семинарии – нашими кроткими левитами, ошибки, вменяемые прессе, – клеветой, изливающей свой яд на столбцах печатных органов, и пр., и пр.

Дядя Витя подъебнул канцелярит?

[Гость]

Дядя Витя подъебнул канцелярит?

у дяди вити вообще ирония большую роль в романе играет, и здесь тоже.

[Гость]

епископа бы удар хватил — самое короткое спасение в его жизни.
ю трайд

[Гость]

у дяди вити вообще ирония большую роль в романе играет,
звучишь как училка

[Гость]

анон пересмотрел сцену погони из о-12, и она показалась ему такой романтичной

[Гость]

анон пересмотрел сцену погони из о-12, и она показалась ему такой романтичной

Которую из?

[Гость]

Которую из?
малый пикпюс. с мелкой козеттой.

[Гость]

малый пикпюс. с мелкой козеттой.

Как раз в О-12 я её не помню. Но, правда, эта сцена везде динамичная прямо омномном.

[Гость]

Как раз в О-12 я её не помню.
не печалься, анон.) там ищо жавер на коне вальжана преследует, зовет его постоянно.
у вальжана, правд, рожа как всегда О БОЖЕ НУ ПОЧЕМУ Я но это все равно так мимими

[Гость]

анон пересмотрел сцену погони из о-12, и она показалась ему такой романтичной
чота я щас подумал, что вся вальверая линия напоминает анекдот про курицу, которая предпочла смерть бесчестью.

[Гость]

чота я щас подумал, что вся вальверая линия напоминает анекдот про курицу, которая предпочла смерть бесчестью.
но таки кто все-таки курица? х3

[Гость]

ОБА.

[Гость]

ОБА.
...и тут анекдот становится трагедией.
а, ну да. это же гюго.

[Гость]

/тайно надеется, что посреди волков и тигров у гюго припасено хоть одно сравнение с курицей/

[Гость]

анекдот про курицу, которая предпочла смерть бесчестью.

анон, молю, что за анекдот??

[Гость]

анон, молю, что за анекдот??
я не тот анон, но, скорее всего, имелся в виду этот анекдот:
"Англия. По подворью петух гоняется за курицей. Потоптать хочет. Три старые девы молча наблюдают за происходящим. Курица выскакивает с подворья на улицу и попадает под колёса проезжающего автомобиля. Одна старая дева, постно поджав губы, говорит:
- Она предпочла смерть бесчестью."

[Гость]

Глава 10 Система запирательства

Пора было прекратить прения сторон. Председатель велел подсудимому встать и обратился к нему с обычным вопросом:

– Подсудимый, имеете ли вы что-нибудь добавить в своё оправдание?

Человек стоял на месте, комкая в руках свой безобразный колпак, и, казалось, не слышал вопроса.

Председатель повторил его ещё раз.

На этот раз человек услышал. Видимо, до его сознания дошёл смысл сказанного; он сделал такое движение, словно только что проснулся, огляделся по сторонам, обвёл глазами публику, жандармов, своего защитника, присяжных, судей, положил свой чудовищный кулак на деревянный барьер, находившийся перед его скамьёй, ещё раз огляделся по сторонам и вдруг заговорил, устремив взгляд на товарища прокурора. Это было настоящее извержение. Слова вылетали у него изо рта бессвязно, стремительно, отрывисто, вперемешку и теснили друг друга, словно хотели вырваться все одновременно.

Он сказал:

– Вот что. Я был тележником в Париже и служил у господина Балу. Это тяжёлое ремесло. В тележном деле всегда работаешь на вольном воздухе, во дворах. Если попадётся хороший хозяин, то под навесом, а в закрытом помещении – никогда, потому что для этого, понимаете ли, требуется много места. Зимой до того промёрзнешь, что бьёшь руку об руку, только бы согреться; но хозяева этого не любят – по-ихнему, это лишняя проволочка времени. Орудовать с железом, когда мостовая насквозь промёрзла, дело нелёгкое. Тут быстро надорвёшься. На этой работе и молодой становится стариком. В сорок лет ты конченый человек. А мне уж стукнуло пятьдесят три, и приходилось трудно. К тому же в Париже всё такой нехороший народ! «Старый хрыч, старый дурак!» – только и слышишь, как твоё дело к старости подойдёт. Я стал зарабатывать не больше тридцати су в день, мне платили дешевле дешёвого, хозяева пользовались моими годами. Правда, у меня была дочь-прачка, занималась стиркой на речке. Она тоже немного прирабатывала, и вдвоём мы всё-таки кое-как перебивались. Но и ей приходилось нелегко. Целый день по пояс в бадье, ветер хлещет прямо в лицо; мороз не мороз – всё равно приходится стирать; у некоторых людей белья мало, и они не могут ждать подолгу; а если не выстираешь в срок, потеряешь заказчиков. Доски в бадье сколочены плохо, и брызги так и обдают вас со всех сторон. Юбка намокает снизу доверху. Всё мокро насквозь. Она работала и в прачечной, в приюте Красных сирот, где вода идёт прямо из кранов. Там не приходится стирать в бадье. Стираешь под краном, а полощешь рядом, в лохани. Помещение закрытое, и не так мёрзнешь. Зато от горячей воды валит густой пар, а это большой вред для глаз. Она, бывало, придёт вечером, часов около семи, и сразу завалится спать – уж очень сильно она уставала. Муж бил её. Она умерла. Не было нам счастья в жизни. Честная была девушка, не бегала по танцулькам. Такая уж смирная уродилась. Помнится мне, был вторник на Масленой неделе, а она всё равно легла спать в восемь часов. Вот оно что! Думаете, вру? Спросите кого хотите. Да что это я – «Спросите»! Какой я дурень! Ведь Париж – что омут, кто знает там дядюшку Шанматьё? А всё-таки я вам опять скажу про господина Балу, вот съездили бы вы к господину Балу. А то я уж и вовсе не понимаю, что вам от меня нужно.

Подсудимый умолк, но продолжал стоять. Всё это он проговорил громким, хриплым, грубым, осипшим голосом, очень быстро, с каким-то наивным и диким раздражением. Один раз он прервал свою речь и поздоровался с каким-то человеком, сидевшим в публике. Своеобразные показания, которые он выкрикивал словно наобум, походили на икоту, и каждое из них он сопровождал таким жестом, какой делает дровосек, раскалывая полено. Когда он кончил, слушатели разразились смехом. Взглянув на публику и видя, что все хохочут, он, не понимая причины этого смеха, стал смеяться и сам.

Это было страшно.

Председатель, человек участливый и благожелательный, взял слово.

Он напомнил «господам присяжным», что «ссылка на упомянутого Балу, бывшего тележного мастера, у которого будто бы служил подсудимый, была совершенно бесполезной. Он обанкротился, и разыскать его так и не удалось». Затем, обращаясь к подсудимому, он попросил его внимательно выслушать его слова и добавил:

– Вы находитесь в таком положении, когда вам следует хорошенько поразмыслить. Над вами тяготеют серьёзнейшие обвинения, могущие повлечь за собой самые тяжёлые последствия. Подсудимый, я обращаюсь к вам в последний раз и призываю вас в ваших собственных интересах ясно высказаться по следующим двум пунктам: во-первых, действительно ли вы перелезли через стену левады Пьерона, действительно ли сломали ветку и украли яблоки – другими словами, совершили кражу с вторжением в чужие владения? Во-вторых, действительно ли вы являетесь освобождённым каторжником Жаном Вальжаном, отвечайте – да или нет?

Подсудимый тряхнул головой с видом смышлёного человека, который отлично всё понял и знает, что ответить. Он открыл рот, повернулся к председателю и сказал:

– Для начала…

Потом он посмотрел на свой колпак, посмотрел на потолок и замолчал.

– Подсудимый, – снова начал товарищ прокурора суровым тоном, – будьте осторожны. Вы не отвечаете ни на один из обращённых к вам вопросов. Ваше смущение изобличает вас. Совершенно очевидно, что ваше имя не Шанматьё, что вы каторжник Жан Вальжан, укрывавшийся вначале под именем Жана Матьё – девичьим именем вашей матери, что вы были в Оверни и что вы родились в Фавероле, где были подрезальщиком деревьев. Совершенно очевидно, что вы перелезли через стену левады Пьерона и совершили там кражу спелых яблок. Господа присяжные войдут в рассмотрение этих фактов.

Теперь подсудимый уже сидел; но, когда товарищ прокурора замолчал, он неожиданно вскочил с места и крикнул:

– Вы злой человек, очень злой! Вот что я хотел сказать. Только сначала я растерялся. Я ничего не крал. Мне и поесть случается не каждый день. Я возвращался из Альи, шёл после проливного дождя, и вся земля была совсем жёлтая, лужи, знаете, разлились тогда, и только с краю дороги из песка торчали травинки. Я нашёл на земле обломанную ветку, на которой были яблоки, и поднял её. Знал бы я тогда, что с ней беды не оберёшься, не поднял бы. Вот уже три месяца, как я сижу в тюрьме и меня таскают по судам. Больше я ничего не могу сказать, а все наговаривают на меня и твердят: «Отвечайте!» Вон и жандарм – он, видно, славный малый – толкает меня под локоть и тихонько шепчет: «Да отвечай же». А я не умею всё как следует объяснить, я ведь совсем неучёный, я бедный человек. Зря вы этого в толк не возьмёте. Я ничего не крал, я поднял то, что валялось на земле. Вы говорите: «Жан Вальжан, Жан Матьё!» – а я и знать не знаю этих людей. Это, должно быть, крестьяне. А я работал у господина Балу, на Госпитальном бульваре, и зовут меня Шанматьё. Очень уж вы хитрые, если знаете, где я родился. Я и сам-то этого не знаю. Ведь не у всякого есть свой дом, чтоб там родиться. А оно было бы неплохо. Я думаю, что отец с матерью попросту бродяжничали по дорогам. По правде сказать, мне и самому это неизвестно. Когда я был мальчиком, меня звали Малышом, а теперь кличут Стариной. Вот и все мои крёстные имена, хотите – верьте, хотите – нет. Я жил в Оверни, жил в Фавероле. Ну так что же из этого, чёрт побери! Разве нельзя жить в Оверни или в Фавероле, не побывав при этом на каторге? Говорю вам, я ничего не крал, я – дядюшка Шанматьё. Я работал у господина Балу, не бродяжничал, а проживал на квартире. Надоели мне все ваши глупости, да и всё тут! Что это вы все накинулись на меня, точно с цепи сорвались?

Продолжая стоять, товарищ прокурора обратился к председателю:

– Господин председатель, ввиду сбивчивых, но весьма искусных отпирательств подсудимого, которому очень хотелось бы прослыть дурачком, что ему никак не удастся – об этом мы предупреждаем его заранее, – мы обращаемся к вам и к суду с покорнейшей просьбой вновь пригласить в этот зал арестантов Бреве, Кошпайля и Шенильдьё, а также полицейского надзирателя Жавера, чтобы в последний раз снять с них допрос касательно тождества личности подсудимого с каторжником Жаном Вальжаном.

– Я вынужден заметить господину товарищу прокурора, – ответил председатель, – что полицейский надзиратель Жавер, призванный служебными обязанностями в главный город соседнего округа, покинул судебное заседание и даже город немедленно после дачи показаний. Мы дали ему разрешение на это с согласия самого господина товарища прокурора, а также защитника подсудимого.

– Совершенно верно, господин председатель, – продолжал товарищ прокурора. – И ввиду отсутствия сьёра Жавера я считаю долгом напомнить господам присяжным слова, произнесённые им в этом самом зале несколько часов назад. Жавер – это человек, пользующийся всеобщим уважением. Суровой и безукоризненной честностью он возвышает свою пусть скромную, но весьма важную службу. Вот вкратце его показание: «Я не нуждаюсь ни в отвлечённых догадках, ни в вещественных уликах, чтобы опровергнуть запирательство подсудимого. Я прекрасно узнал его. Этого человека зовут не Шанматьё; это бывший каторжник по имени Жан Вальжан, опаснейший негодяй. По истечении срока наказания его освободили крайне неохотно. Девятнадцать лет он отбывал каторжные работы при усугубляющих его вину обстоятельствах. Пять или шесть раз совершил попытки к бегству. Помимо кражи у Малыша Жерве и на леваде Пьерона, я подозреваю его ещё в краже, совершённой у его преосвященства, покойного епископа диньского. В бытность мою помощником надзирателя на тулонских галерах мне случалось видеть его очень часто. Повторяю, я прекрасно узнал его».

Это определённое показание, видимо, произвело сильное впечатление и на публику, и на присяжных. Заканчивая свою речь, товарищ прокурора настоятельно потребовал, чтобы ввиду отсутствия Жавера были снова вызваны и допрошены по всей форме остальные три свидетеля – Бреве, Шенильдьё и Кошпайль.

Председатель отдал приказание одному из судебных служителей, и через минуту дверь из свидетельской комнаты отворилась. Судебный пристав, сопровождаемый жандармом, готовым в случае надобности оказать ему помощь, ввёл арестанта Бреве. Публика ждала с замиранием сердца; все, как один, сидели, затаив дыхание.

[Гость]

На бывшем каторжнике Бреве была надета чёрная с серым куртка – обычная одежда заключённых в центральных тюрьмах. Это был человек лет шестидесяти, с физиономией не то дельца, не то плута. Такое сочетание не редкость. В той тюрьме, куда его привели новые провинности, он сделался чем-то вроде тюремного сторожа. Начальство говорило о нём: «Он старается быть полезным». Священники одобрительно отзывались о его набожности. Не следует забывать, что всё это происходило в эпоху Реставрации.

– Бреве, – сказал председатель, – вы подверглись позорящему вас приговору и не можете быть приведены к присяге.

Бреве опустил глаза.

– Тем не менее, – продолжал председатель, – даже в человеке, осуждённом законом, может оставаться, если того хочет божественное милосердие, чувство справедливости и чести. К этому-то чувству и взываю я в этот решительный час. Если оно ещё не исчезло в вас, а я надеюсь на это, поразмыслите хорошенько, прежде чем мне ответить. Подумайте об этом человеке, которого вы можете погубить одним своим словом, и о правосудии, которому одно ваше слово может помочь в раскрытии истины. Это торжественная минута, и для вас ещё не поздно взять обратно свои показания, если вы считаете, что ошиблись. Подсудимый, встаньте! Бреве, хорошенько вглядитесь в подсудимого, напрягите память и скажите, повинуясь голосу совести, продолжаете ли вы настаивать на том, что этот человек – ваш бывший товарищ по каторге Жан Вальжан.

Бреве взглянул на подсудимого, потом повернулся к судьям.

– Да, господин председатель. Я первый узнал его и стою на своём. Этот человек – Жан Вальжан. Он прибыл в Тулон в тысяча семьсот девяносто шестом году и освободился оттуда в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Меня освободили годом позже. Сейчас у него придурковатый вид – может, он поглупел с годами, а на каторге он был себе на уме. Я узнаю его, и у меня нет сомнений.

– Садитесь, – сказал председатель, – а вы, подсудимый, продолжайте стоять.

Ввели Шенильдьё. Это был бессрочный каторжник, о чём говорили его красная куртка и зелёный колпак. Он отбывал наказание в Тулоне, и его вызвали оттуда нарочно ради этого дела. Это был человечек лет пятидесяти, вертлявый, морщинистый, тщедушный, жёлтый, наглый, лихорадочно возбуждённый; вся его фигура производила впечатление слабости и болезненности, но взгляд – выдавал огромную внутреннюю силу. Товарищи по каторге прозвали его Шельмадьё.

Председатель обратился к нему приблизительно с теми же словами, что и к Бреве. При напоминании о том, что позорное наказание лишает его права приносить присягу, Шенильдьё вскинул голову и вызывающе посмотрел на публику. Председатель попросил его сосредоточиться и спросил у него, так же как спрашивал у Бреве, продолжает ли он узнавать в подсудимом Жана Вальжана.

Шенильдьё покатился со смеху.

– Вот тебе и раз! Узнаю ли я его! Да мы пять лет были прикованы с ним к одной цепи. Ты что от меня воротишь нос, старина?

– Садитесь, – сказал председатель.

Судебный пристав ввёл Кошпайля. Этот второй бессрочный каторжник, прибывший, как и Шенильдьё, с галер и тоже одетый в красное, был лурдский крестьянин, настоящий пиренейский медведь. Когда-то он пас стадо в горах и из пастуха незаметно превратился в разбойника. Кошпайль был не менее дик и казался ещё более тупоумным, чем сам подсудимый. Он принадлежал к числу тех несчастных, которых природа создает вчерне, делая их дикими зверьми, а общество довершает её работу, превращая их в каторжников.

Сделав попытку растрогать его несколькими патетическими и торжественными словами, председатель спросил у него, как и у первых двух свидетелей, продолжает ли он без колебаний и сомнений настаивать на том, что в стоящем перед ним человеке узнаёт Жана Вальжана.

– Это Жан Вальжан, – сказал Кошпайль. – У нас его даже звали Жан Домкрат, такой это был силач.

Каждое показание этих трёх людей, несомненно говоривших искренне и чистосердечно, вызывало со стороны слушателей ропот, являвшийся дурным предзнаменованием для подсудимого, – ропот, который всё возрастал и становился всё более длительным всякий раз, как новое свидетельство добавлялось к предыдущему. Что до подсудимого, то он выслушивал их с тем удивлённым выражением лица, которое, по мнению обвинителя, служило ему главным орудием защиты. После первого показания жандармы, ближайшие его соседи, услышали, как он пробормотал сквозь зубы: «Вот так так! Тоже нашёлся!» После второго он сказал несколько громче и почти одобрительно: «Ловко!» После третьего он вскричал: «Ну и брехун!»

Председатель обратился к нему:

– Подсудимый, вы всё слышали. Что вы скажете теперь?

Он ответил:

– Я ведь говорю: «Ну и брехун!»

Громкий ропот поднялся в публике и даже среди части присяжных. Очевидно было, что участь этого человека решена.

– Приставы, – сказал председатель, – водворите тишину. Я закрываю прения.

В эту минуту рядом с председателем возникло какое-то движение. Чей-то голос прокричал:

– Бреве, Шенильдьё, Кошпайль! Взгляните-ка сюда!

Все, услышавшие этот голос, почувствовали леденящий ужас, так он был скорбен и так страшен. Все взгляды устремились в ту сторону, откуда он раздался. Какой-то человек, сидевший среди привилегированных посетителей, позади судей, поднялся с места, распахнул низенькую дверцу в перегородке, отделявшей судейскую трибуну от публики, и теперь стоял посреди зала. Председатель, товарищ прокурора, г-н Баматабуа, ещё два десятка человек узнали его и воскликнули в один голос:

– Господин Мадлен!

[Гость]

Повторяю, я прекрасно узнал его
старость не радость? у тебя же должна быть отличная память на лица, жавер!

[Гость]

старость не радость? у тебя же должна быть отличная память на лица, жавер!

проблемы со зрением)

[Гость]

шушеанон! я скучаю по твоим шушам.

[Гость]

проблемы со зрением)
таки пратистую!1
гюго же писал, что у него было охуенное зрение, не?

[Гость]

старость не радость? у тебя же должна быть отличная память на лица, жавер!

Хэдканон-поперёк-канона: Жавер тоже решил отдать на растерзание системе Шанматье. На самом деле, наверное, решил, что настоящий ЖВж и должен так выглядеть, потому что не может же бывший преступник быть таким хорошим мэром.

шушеанон! я скучаю по твоим шушам.

Ой, внезапно.

[Гость]

старость не радость? у тебя же должна быть отличная память на лица, жавер!

если даже вальжан узнал в подсудимом себя, чего уж от остальных ждать? кроме того в каноне у жавера не было с номером 24601 такого интимного лавхейта как в мюзикле и фанонах, мог и позабыть.